ПРИБЫТИЕ

Мы въехали в легендарный гималайский городок Алмора, воспетый Редьярдом Киплингом в романе Ким», и затормозили на краю бездны. Я первой из нашей экспедиции ступила на эту каменистую землю, и мне показалось, что она ходит под ногами ходуном. Из пропасти прямо на меня накатывали гребни гор, и облака проплывали непонятно уже — по земным или по небесным дорогам. Голубой  горизонт, простиравшийся далеко за горами и лесами, кренился то в одну сторону, то в другую. Пейзажи были не в фокусе. Словом, в горах Гималаях мне  посчастливилось заполучить  настоящую морскую болезнь, причём не в самой лёгкой форме.

            У нас автомобиль, шофёр Ананда, три спутницы, русскоязычный гид Сатьякама, строгий туристический маршрут. С утра мы собирались отправиться в Ришикеш, где берёт начало священная Ганга. Я имела твердое намерение погрузиться в её «чистейшие на земле воды». Как нам рассказывал, попивая чаёк, Сатьякама, миллионы индийцев купаются в ней, говорил он, в том числе и те, кто надеется излечиться от проказы,  пепел умерших развеивают над Гангой, нередко можно увидеть плывущий по реке труп... А люди пьют оттуда сырую  воду — и хоть бы хны!..

    - Ой, — сказал Лёня, — не надо ничего этого рассказывать  мне, выпускнику Первого Медицинского института имени Сеченова.

   - Во всяком случае, —  примирительно сказал Сатьякама, — это знаменитое в мировом масштабе святое место, там любили тусоваться Джон Леннон, Джордж Харрисон и другие участники квартета Битлз».

            Однако звёздным утром, как только мы сели в машину и повеяло дешёвым бензином, стоило парочке-тройке ухабов возникнуть у нас на пути,
моя морская болезнь мгновенно дала о себе знать.    
            Я выкатилась из машины, забрала свой рюкзак и, очертя голову, приготовилась встретить восход первого самостоятельного дня в Гималаях, ибо я решила на время поселиться в Алморе.
И Лёня был готов составить мне компанию.
           Это решение было вполне безответственным. Поскольку мы не очень-то представляли, в какой точке земного шара мы находимся, и как отсюда добираться к нам домой — в спальный район Зябликово города Москвы.
 - А, ладно, — сказал Лёня.— Будем решать проблемы по мере их возникновения.
            И мы обстоятельно, дюйм за дюймом, принялись любоваться восходом. Восход солнца в Индии - обожаемое зрелище, развлечение, которому нет равных, кайф, молитва, медитация, грандиозное культ-массовое мероприятие, ключевой момент физического и духовного возрождения  индийского народа, вселенская «Рамаяна», только балбес какой-нибудь, полностью нерадивый человек  в состоянии проспать здесь рассвет. Ты просыпаешься, потому что запели птицы, все ожило вокруг, и ты тоже ожил, поэтому вставай и любуйся, чёрт тебя побери, иначе зачем ты явился в этот мир?!!
            Клянусь, мы так  привыкли в тех краях наблюдать рассвет, что вернувшись в Москву, я, никакой не жаворонок, а дремучая сова, — месяц по инерции просыпалась в пять утра и стояла  на кухне у холодного окна, с трепетом ожидая, когда первые лучи солнца коснутся спящего Орехово-Борисова.
   - Вы что, действительно, решили остаться? — с ужасом спросил Сатьякама. — До Дели далеко! — тревожно предупредил он, использовав старинную поговорку, рассчитанную на многие случаи жизни индийца, в том числе, ой, сколько приключений вас будет ожидать в пути!!! 
            Мы обняли Сатьякаму, пожали руку Ананде,  и все поехали  дальше, а мы с Лёней зашагали  обратно в Алмору. Дул свежий,  прохладный ветер. Он доносился к нам  с тех высочайших заснеженных пиков, вид  на которые щедро и опрометчиво был  обещан постояльцам — горделивой  администрацией крошечного отеля «Bеst Himalaeyеn view», где мы  остановились. Но даже всемогущая  администрация отеля была не в силах  предоставить  этот вид по первому  требованию, поскольку вершины  глухо-наглухо закрывали облака. 
   - Инджоинг? – вдруг понимающе спросил  у меня индус, который обогнал нас  на повороте. 
Для тех, кто не понял, переведу. 
  Он спросил: «Наслаждаешься?», «Радуешься?». Подобный вопрос может   прозвучать только в Индии. За что я её  и люблю. При этом он жевал  сосновую  палочку, так они утром чистят зубы.

 СНЕЖНЫЙ АНГЕЛ

 Ещё до поездки в Индию Лёня на Урале снял фильм «Снежный ангел» с собой в главной роли. Сюжет такой: человек в чёрной шапке цигейковой, в валенках,  в
телогрейке привязал к спине крылья и буквально по пояс в снегу поднимается на гору Кукан. Метель, пурга, он стоит на вершине, обозревая простор, потом начинает топтаться, раскачивать крыльями... И отрывается от земли.            Дальше мы видим, как он идёт внизу под горой. В валенках, с крыльями, шагает непонятно куда, пока не превращается в точку и не исчезает из виду. 
   - Я что хотел? Забраться на гору, прыгнуть с матерчатыми крыльями и полететь, — говорил он. — А ничего не вышло. Надо взойти повыше. Может быть, в этом дело? А где повыше? В Гималаях. 
   - Понимаешь, — он бормотал возбуждённо, уже осенью поднимаясь от высокогорного индусского храма Касар Дэви, вверх,  по скалистой тропе среди сосен, на ходу нацепляя ангельские крылья, —
на Урале всё это казалось каким-то безумием. А в Гималаях получается целая философия.
            Мы оказались на вершине высокого перевала. Вдаль за горизонт уходили выжженные солнцем холмы. А прямо перед нами в немеренных и бездонных глубинах всё же открывалась изумрудная долина. 
          Лёня стал внимательно обследовать натуру, подыскивать подходящий пейзаж и внушительный отрог, откуда он мог бы  живописно сорваться и полететь над горами, но под этим самым отрогом  виделась ему незаметная для стороннего глаза приступочка. Мало ли, вдруг опять что-нибудь не получится?...  А я легла на камень животом, на раскалённый каменный валунище над обрывом, подползла к  его краю и свесила голову в пропасть. Неописуемая картина предстала мне: в белой дымке — умопомрачительных размеров — раскинулся подо мной  громадный кусок Земного шара — поистине планетарного масштаба. Свет был слишком ярок, один только свет, не отбрасывающий тени. Я переживала пространство, лишенное знакомых границ. Это было редкое для меня состояние абсолютного внимания. Поэтому краем глаза  я  определила, что мой Лёня облюбовал-таки отрог с приступочкой. И тоже застыл на нём с крыльями за спиной, сумрачно обозревая  землю, как  делал обычно Демон из поэмы Лермонтова про царицу Тамару.
            Вдруг на  безлюдном перевале, куда, казалось, ДО нас никогда  не ступала нога человека, раздался незнакомый голос:
   - Сэр! Вы не разменяете тысячу рупий?
            Мы вздрогнули и обернулись.
   Из лесу к нам приближался высокий плотный индус в тёмном пиджаке, в плисовых штанах и в ботинках, что удивительно: мало кто из туземных жителей в Гималаях  среди бела дня  расхаживает в ботинках. И такая хмурая у него физиономия! Глазки маленькие, колючие, рожа чёрная и лихие разбойничьи усы.
            А мы с Лёней  как раз побаивались разбойников. Нас предупредили, что под небом Индии,  на севере в горах существуют племена, целиком состоящие из жуликов и аферистов. Их называют дайкоты. Одни практикуют мелкие кражи, другие —  серьёзные грабежи. Но, говорят, и те, и те, в принципе, стараются не прибегать к насилию, предпочитая чистой воды мошенничество, секретам которого  старики за определённую долю награбленного учат  молодёжь, как это водится во всех уважаемых  трудовых династиях нашей планеты.  
            Лёня говорит:
   - У нас нет таких денег.
            А он: 
   - Да вы посмотрите, может, найдётся. 
            Лёня говорит: 
   - Ничего у меня  не найдётся. 
            Стали препираться. Тут Лёня присмотрелся повнимательней, и вдруг эта тысяча, ему, видимо, показалась поддельной.
   - Побойтесь Шиву! – сказал Лёня. – Кто ж так рисует рупии? Тяп-ляп! Я на вас удивляюсь. Деньги надо рисовать тщательно, тонкой кисточкой на специальной бумаге с водяными знаками. 
                        Тот аж весь вспыхнул от этих слов. Ну, думаю, привет, сейчас он нам задаст. Уж больно с туземцами невыгодно конфликтовать на их территории. Но он только надулся и глядел исподлобья очень обиженно.
А Лёня повернулся и пошёл. В шапочке соломенной, с крыльями. Тот видит, что крылья у него на ветру развеваются:
Хай-май!» – воскликнул он. Что означает три вещи: «Ах!», «Увы!» и «Ой».  С этими словами он незаметно исчез, будто растворился.
            Мы установили камеру на штатив и приступили к съёмкам.
    - Мотор! — скомандовал Лёня.
            Я нажала на кнопку.
            Лёня начал раскачиваться, медленно склоняясь вперёд, весь собрался, сосредоточился и, очертя голову, кинулся с отрога. Как гордый аэроплан полетел он, раскинув руки, взмахнув крылами, прямо на заблаговременно облюбованную приступочку и совершил там удачную посадку. Но этого в фильме  не видно. Наоборот, создано полное ощущение, что ангел ухнулся в  жуткую пропасть. 
            Я сделала бы ещё один дубль полёта, но за ближними холмами, среди бела дня — со дна    пропасти и выше неба —- сгустилась странная чёрная стена,    которая стремительно двигалась в нашу сторону. То ли это    был смерч, то ли ураган —- непонятно. Мы думали, град    начнётся, буря, полетят деревья многовековые,    вывороченные с корнями...
            Лёня резко рванул вперёд. А у меня шнурок развязался. 
   Наклонилась я завязать шнурок, и вдруг между    собственными коленками увидела ... снежные вершины.    Я обернулась и не верю своим глазам: чёрная стена    развеялась, тучи уплыли,  и вот они —  ...о, горы и горные    снега!.. Я закричала:
     - Лёня! Лёня!.. — и мы с ним кинулись к этим снегам. Хотя они были далеки от нас, как никогда, но мы чуть ли не бегом к ним бежали, главное, такое впечатление, что и горы наплывают на нас, движутся навстречу.            Выше всех вершина Нанда Дэви. Справа Нанда Кот — белоснежная подушка богини Парвати, жены Шивы и дочери Гималаев. Больше я никого из них не знала по имени. Только гордость распирала меня, радость в чистом виде от того, что и мне позволили, пусть раз в жизни, своими глазами увидеть такое чудо.             А Лёня и тут бежит впереди, ангельские крылья на спину набрасывает.
- Снимай, — кричит, — меня скорее! Дубль первый: Снежный Ангел стремится к увенчанным снежными шапками Гималаям искать освобождения от иллюзий. На фоне Нанда Дэви получится «планчик» неплохой!..
         Одним словом, понятно, когда мы остановились. Мы остановились, когда погасли последние лучи солнца, и наступила кромешная темнота. Только снежные пики  светились среди звёзд. Но нам было совсем в другую сторону.
            К счастью, из-за поворота вынырнул маленький разболтанный «джип». Жёлтые фары медленно прорезали тьму. Единственная  за весь вечер машина, которая ехала в город, — битком набитая  молчаливыми индусами.    
            В гостинице, почти засыпая, я спрашиваю у Лёни:
   - А что, действительно, у того типа была фальшивая купюра?
   - Не фальшивая, а отменённая, — отвечает Лёня. — Он старую тысячу сохранил после денежной реформы. Она  другого цвета и другого формата.  Если бы я был американец, или немец, я бы купился. А я-то русский, я сразу смекнул, что это просто дореформенные деньги. Не на того напал, усатый! Хотел у меня тыщу рупий старых разменять и зажить, как падишах. 
   - Зачем же ты сказал, что он фальшивомонетчик?
   - Это был дзэнский ход! — царственно произнёс Лёня. —  Я решил его потрясти этим обвинением. Чтоб он понял, как низко он пал. ...И просветлился.   - Вряд ли он просветлился, — говорю я.
    - Просто он ещё не готов, — отвечает Лёня. —    Или я не слишком категоричен. Надо было знаешь    что сделать? Взять его тысячу рупий, порвать    на кусочки, вернуть и сказать: «Вот, я разменял    на мелкие купюры». Но боюсь, тут бы наше    путешествие и окончилось. Даже крылья бы    не помогли.

 РАМА ЛИЛА 

Вообще, мы здесь комфортабельно устроились: номер — «люкс», это значит у нас есть окно с видом на затянутые облаками горы,  умывальник с холодной водой и собственный туалет, причём не простой, а  многофункциональный.  Не такой, как на первом этаже — один на всех , возле которого выставлен щит с предупредительной надписью: «ONLY  URINAL!!!» ("Только пописать")
            В туалете у нас жил таракан. Мы сначала хотели отправить его к праотцам. Но Лёня в Индии проникся местной философией, и предложил отнестись к нему с пониманием. Он был  один, мы его узнавали в лицо и нарекли Модестом, что означает по-гречески «скромный».
            Алмора нам стала,  как родная. Мы погрузились в её средневековую атмосферу, ходили уже — со всеми здоровались и спрашивали: «How are you?». Мы даже угодили на празднование жизни божественного Рамы — Рама Лилу  и несколько часов, затаив дыхание, просидели у ног чтеца в накуренной обстановке, плечом к плечу с обитателями Алморы, слушая на незнакомом наречии полноводную эпопею о битвах Рамы с ужасными демонами-ракшасами.
            Потрясённые, мы вернулись в «Best Himalayen view». Я даже подумала, засыпая: а неплохо бы тут  застать продолжение Рама Лилы — праздник огней Дивали. Ночью у каждого дома выставят зажжённые терракотовые лампы — во мгле освещать дорогу  домой Раме и его прекрасной Сите. Дети, старики, мы с Лёней — это мне уже снится — возжигаем бенгальские огни, и бесчисленые горящие лампады плывут по течению реки... 
            Вдруг — раз! Огни потухли. Неясная тревога пробудила меня. Я открыла глаза и обнаружила, что по одеялу, буквально строем, ползут чёрные насекомые. 
   Я вскакиваю, зажигаю свет - и вижу полчища клопов! Везде: на простынях, подушках, у нас на вещах, на столе, на стене... А с потолка на кровать они просто валятся гроздьями! Мы окружены их несметной ратью. Причём всех возрастов — и старые, и молодёжь: О! О! белые приехали!!!» 
   Лёня сразу надел свою новую шапку индийскую, шапку кшатрия, неумолимого воина, погрузился на миг в себя, стоит со сжатыми кулаками — весь красный — стратегию разрабатывает. Собрался с силами, с мыслью, и как пошёл наносить клопам могучие удары! Завязалась жестокая битва. Клопы тоже не сдавались, неистовые и кровожадные, как ракшасы. Но Лёня был непоколебим, круша их с неугасимой яростью. 
   Я кричу:
   - Дай мне блокнот! Я запишу этот эпизод во всех подробностях!
   - На! — сказал Лёня. — Пиши: «Ночью напали клопы, и давай нас кусать. Но и мы тоже оказались не лыком шиты, стали их давить, ловить и всячески гнобить!»
   - Лёнь, — я спросила интеллигентно. — А это именно клопы, а не вши?
   - Когда на тебя нападут вши, — отвечал он, — я сразу их узнаю!
   - Ты что, — спрашиваю с большим уважением,  — способен вот так сходу отличить вошь от клопа?  
   - Да, — он ответил доблестно.
            Многим удалось унести ноги, попрятавшись по углам и щелям. Лишь единственный клоп  оставался недосягаем — на потолке. 
   - Этот клоп нам не страшен, — заметил Лёня. — Он в жуткой панике. «Мать честная! — думает. — Раскрыли наш заговор!!!» 
            Мы же, (битва с клопами развернулась в четыре утра!), стремительно  перетряхнув рюкзаки, («Она ещё хотела покупать свитера из шерсти яка! И одеяния времен Киплинга!..»), кинулись прочь из отеля, не позабыв, конечно, проститься с Модестом. Он как раз вздумал, было, прогуляться по трубе, приметил нас и скромно вернулся в угол, всем своим видом говоря: «Не трогайте меня, я таракан, а не клоп. Мне мало надо: краюшку хлеба, да каплю молока, да это небо, да эти облака».
            Заспанный администратор всё же спросил, довольны ли мы пребыванием в отеле? Я вполне приветливо ответила, что к администрации гостиницы у нас нет никаких претензий.
            В рассветных сумерках мы вышли на большую дорогу. Лёня остановил старый «джип» без окон, без дверей, устроился рядом с водителем и  на полном  ходу развернул карту Горной Индии.   
   - Ну, — сказал он мне, — выбирай новые маршруты! Может, Раникет?  «Раникет, — прочитал он в проспекте Кумаона, — две тысячи метров над уровнем моря, великолепная панорама Гималаев, дикая природа, исполненная гармонии, рай, сердце поднебесной, благоуханье горных трав, пенье птиц, нетронутый животный мир, зеркальные озера... Неру в Раникете любил отдыхать...» В общем, здорово! А внизу приписка: «Клопов нет. Только тараканы».

ОМ НАМА ШИВАЙЯ!

 Стоило мне и Лёне прибыть в Раникет, к нам бросились мальчишки с визитками постоялых дворов, харчевен и караван-сараев. В одном месте нам не понравилось — там все стены увешаны роскошными коврами.
   - Э, нет, — говорит Лёня. — Ковры нам не подходят. Нам нужны голый пол, голый потолок и голые белые стены!
            Следующим номером была  почти настоящая украинская мазанка! Поэтому мы сразу обнаружили на её белых стенках следы драматической борьбы наших предшественников с небезызвестными демонами ночи. 
            Выбор пал на гостиницу, похожую на ласточкины гнёзда — некие отверстия в горе, прикрытые дверями. Окон нет, зато из-за двери открывается сногсшибательный вид на увенчанные снегами восточные гималайские вершины.     За дверью — скромная обитель приверженца одной чаши, одного посоха и одного одеяния. Всё тут напоминало, каждая деталь, о кратковременности нашего пребывания на Земле.
            Мы осмотрели везде — под подушкой, под матрацем... Долго выпытывали у хозяина, нет ли насекомых? Он клятвенно божился: ни одного!     - Что ж, начинаем новую жизнь! — Лёня скинул рюкзак, стоит посреди комнаты в новой английской кофте жёлтой, в безумных красных джинсах, в индийской шапке. И как попугай — на плече у него сидит клоп.
   - Это наш, из Алморы, я его узнал, — успокоил меня Лёня. — И вообще, клопов бояться, что ли?! — сказал он надменно. —  Клопов бояться — в Индию не ездить!..
            Раникет — повыше, чем Алмора, поближе к  заснеженным вершинам.
Он — зеленее, ярче, сочнее, повсюду высятся громадные голубые длиннохвойные гималайские сосны. А народ — весёлый, расслабленный... Хотя мы прибыли всего на несколько дней, а выглядели  куда более оседлыми, весомыми, серьёзно относящимися к жизни рядом с этой искромётной братией. Казалось, чуть что — они вспорхнут и разлетятся, как бабочки.            Однако, в ярмарочном водовороте улиц Раникета нам встретилась ещё более основательная пара немцев из Мюнхена — мы с Лёней являли саму беззаботность по сравнению с ними.
Ну, я  спросила у них, чтобы завязать разговор: «Где  можно поесть без особого риска для жизни?»
   - Тут??? — в ужасе переспросили они хором. — НИГДЕ!
   - А как же вы? — мы очень удивились.
   - У нас в ашраме, — ответила девушка, — трёхразовое питание.  Мы с Томасом впервые вышли из ашрама погулять, — то-то они так испуганно продвигались в гудящей толпе экзальтированных жителей Раникета.
   - А кто у вас там главный? — заинтересовался Лёня.
Короче, эти ребята, Сусанна и Томас, она — художница, он — режиссер телевидения, приехали в ашрам Гималайского Учителя Бабаджи.    Это было очень древнее существо, вероятно странствовавшее по Вселенной со времён Махабхараты». Недаром он  знал давно забытые  языки  и  помнил манускрипты, начертанные ещё  в присутствии Брахмы. Однако с людьми  Бабаджи  общался на тех языках, какие они понимали.
            Шри Йогананда написал о нём громадный труд,  страшно интересную книгу «Автобиография йогина».  Там сказано, что Бабаджи неусыпно наблюдает  за благополучием человечества, время от времени  проявляясь в разных обличьях. 
            Последнее пришествие Бабаджи, фактически,  недавнее, было отснято множеством фотографов. 
 Сотни снимков: с момента  его проявления из потока  света в облике сияющего божества — до ухода, спустя  всего четырнадцать лет — располневшего, сильно  повзрослевшего, в общем-то, прожившего своё тело,  человека. Преданные Бабаджи говорили нам, что его  материя «сгорела», вбирая в себя нечистоты этого  мира. 
            Лёня же Тишков, выпускник Московского  медицинского института имени Сеченова отвечал: «Не может быть! Наверняка, тут всему виной какая-то  инфекция. Что-то с печенью или с обменом веществ.  Это ж Индия! Нужно быть предельно бдительным». 
   - Такого, —  с горечью он говорил, — Бабу потеряли! Сейчас бы приехали, а он тут. Уверен, я бы с ним подружился...
   - Это кто там у вас, — он спрашивал в храме, — на портрете, такой симпатичный, в свитере, похожий на карикатуриста Олега Теслера?.. 
            А это и был как раз сам Шри Бабаджи!
            Он не страдал от голода и жажды, но с благодарностью принимал фрукты, молоко или воду. Его экскременты, сообщает Шри Йогананда,  не давали никакого запаха и распадались очень быстро. Приятный запах мускуса распространялся всюду вокруг него...
            Говорят, на его ладонях и на ступнях иногда  появлялись  космические знаки —  слог Ом — суть Вселенной,  цветок лотоса — признак бесконечной чистоты или трезубец — эмблема верховной власти Шивы. Подобные знаки возникали на ступнях у Рамы и Кришны.
            Есть книга на хинди, которая растолковывает космический смысл каждой части его физического тела. В ней сказано: малейшее движение Бабаджи оказывает влияние на  целый космос. Например, когда он откидывал голову  в момент взрыва смеха — весь мир, сам не зная почему, наполнялся  любовью.
            Ведь, по сути, Великий Гималайский Учитель, Свет Светов, Шива Ом, белоснежный и чистый, как жасмин, чьё единственное желание — уничтожить невежество душ,  не оставил своим последователям  замысловатого учения или философии. Свиду ничего особенного:    
            «...Живите в Истине, Простоте и Любви. Будьте счастливы. Будьте вежливы. Трудитесь для блага человечества.  Следуйте той религии, какая греет вам душу. А для очищения ума и сердца повторяйте мантру «ОМ НАМА ШИВАЙЯ»,  что означает: «Всего себя я отдаю в твои руки, Господи!..»             Плюс какая-то основополагающая праздничная песня. С немецкой педантичностью латинскими буквами на языке хинди переписал её Томас  в тетрадочку,  и вот мы сидим, скрестив ноги, в храме и распеваем песню Бабаджи с листа на  вечернем богослужении. 
  Здесь, в Чилинауле,  как и повсюду в Индии, что-то неугасимо праздновали,  возможно, осеннее плодородие. Народу наехало — со всего мира. Гостиница переполнена. Мужчины в ашраме ночуют на циновках — в одной комнате, женщины — в другой. Никаких удобств. Зато постоянно песни, танцы...              А Томас — респектабельный человек с положением, приверженец тишины, уединения и комфорта, истинный европеец,  абсолютно не фанат. Ему здесь жутко не понравилось. Это Сусанна сбила его спанталыку: «Индия, Гималаи, ашрам...» Захотелось взглянуть хоть одним глазком, и он рванул. 
            Причём Сусанна Томасу — никакая не возлюбленная. (Так бы ещё — неважно где, лишь бы с любимой!) Просто хорошие знакомые. Лет ему около тридцати семи, не за горами кризис середины жизни, он и подумал, эта поездка  откроет новые духовные горизонты. 
            И вот он с ужасом обнаруживает себя  не на деревянной скамеечке с перекладинкой для ног в гулком католическом храме с Новым Заветом перед распятием, а на полу, в самой что ни на есть разудалой эксцентричной атмосфере, возносящим молитвы какому-то парню в свитере,  вдали от семьи, от работы. Главное, дома столько дел! А он тут прохлаждается — в гуще сурового леса, кишащего змеями, в пятидесятиместном номере, какие-то блохи кусаются по ночам... 
            Еда, правда, хорошая,  зато питаться в ашрам подваливают со всей округи! Кого тут только нет: все босые, больные, бедные... Пропащие для этого мира, прокопчёные, поросшие волосами аскеты подтягиваются из лесов и, почёсываясь, усаживаются кушать рядом с Томасом. Конечно, чьи помыслы устремлены исключительно к вечному,  и не заметит таких пустяков, а Томас, бедолага, на третий день чуть с ума не сошёл.
            Поэтому он пел сдержанно, смущаясь своего нового, пошитого здесь,  этнографического   прикида: чёрных безбрежных брюк и необъятной  чёрной рубахи, а также неблагозвучного имени «Таритат», присвоенного Томасу по прибытии, хотя оно,   вроде, и означает «Снежная вершина». 
            То ли дело я — ну, прямо заливалась соловьём. 
 До того мне пришлись по душе огненная церемония,  умиротворяющая элементы; каменный шива-лингам,   старые чёрные хипари,  лет по сто двадцать  старательно умерщвлявшие плоть;  улыбки, объятия,  жаркие поцелуи с первыми встречными-поперечными... 
            Одна пресветлая бабушка, подруга Бабаджи,  которую он  при великом скоплении народа просто- напросто воскресил из мертвых, (она попала  в втокатастрофу,  врач констатировал смерть,  но Бабаджи  сказал ей: «Тебе ещё не пора...») —   сердечно обняла меня и произнесла, сияя:
   - Мы все тут счастливы, правда?
  - Ещё бы!!! — воскликнула я.      
Нас  обносили чашей с пылающим огнём, мы тянули к нему ладони и поводили ими над головой, ну, и пели, пели, пританцовывая,  пока не явился Главный, лучший ученик Бабаджи, как тут его называют, возлюбленный Шри Маха Муни Радж Махариши, которого бессмертный Бабаджи в своей великой Любви дал нам и сделал  Гурудэвом!..» 
            Только мы пришли, я попросилась на встречу с Муни Раджем. Как раз он проводил индивидуальные собеседования. Меня спросили:
 - Вы хотите с ним поговорить?
            Я ответила:  
- Нет. Я хочу с ним помолчать. 
            Меня не позвали

ТОМАС-СНЕЖНАЯ ВЕРШИНА

 Бьют барабаны, звенят литавры, в храм вплывает герой из «Волшебной лампы Аладдина» — лазоревый тюрбан, всклокоченная борода, из-под плаща  как вытащит бубен, и давай в него колотить!.. Люди расступились, в дверном проёме возник мужик с усами, с опахалом в руках,  ещё один — в зелёном френче, этакое пышное шествие, включая  лысую девочку, и только потом появился Шри Маха Муни Радж, простой, как Махатма Ганди, в очках, похожий на профессора.
   - Ну, вылитый твой папа Лев! — удивился Лёня. — А рядом — мальчик, будущий Бабаджи. Правильно, это дело нельзя отпускать.
            Шри Маха Муни Радж раздавал благословения,  по очереди щедро насыпая из мешка в протянутые ладони изюм, фундук и кэшью, вперемешку с маленькими зелёными грушами. Я поклонилась ему, поблагодарила, и, сжав орехи в кулаке, задержалась на мгновение, так что  некоторое время мы с Муни Раджем внимательно смотрели друг на друга. Взгляд у него  ласковый, немного насмешливый. Я с лиловым зонтиком и полосатым рюкзачком, сразу видно, что издалека, и путь мой ещё далёк во всех смыслах этого слова.  Пришла пора возвращаться в Раникет, а ночь уже полночь! Народ не унимается, бушует. На парапете японцы покуривали травку. Мы купили на память три фотографии: Бабаджи, юный и отрешённый, погружённый в медитацию; отдельно — его лотосоподобные стопы и третья — тапочки Бабаджи в солнечном ореоле. А также открытку с его картиной «Три белые горы».
            Картины Бабаджи из Хайдакхана Лёне Тишкову очень понравились. 
   -  Хороший какой художник, — поражался Лёня. — И тоже, как я, видимо, нигде не учился рисовать. Когда ему учиться? Ведь надо было  постоянно всю эту «дискотеку» на путь наставлять!.. 
            Дорога от ашрама, петляя, уходила вниз,  с обеих сторон сжатая густым диким лесом. Мы стали выруливать на дорогу. А какие-то девушки-итальянки говорят:
   - Ой, пешком не ходите. Там на дорогу из леса ночами  выходят леопарды.
            Смотрю, Лёня идёт — уши горят, опять весь красный, и говорит возбуждённо:
   - Леопарды, блин! Ну, вообще!!!
            Мы напугались и боимся идти — пять километров по ночному лесу. Сразу представили себе, как нас рвут леопарды с голодным урчаньем. Откуда-то из глубинных недр всплыл этот первозданный ужас быть ночью в лесу растерзанным диким зверем. 
            Решили вернуться обратно — в ночлежку,  битком набитую преданными, где от перенаселенности так невыносимо страдал Томас. Однако ни Томаса, ни Сусанны — вообще никого из наших знакомых  не обнаружили. 
   Мы стали метаться, растерянные, встревоженные, в конце концов,  два торговца индийским серебром с самоцветами обеспокоились нашей судьбой. Свернули торговлю, пошли разузнавать, нет ли машины — подбросить двух русских до Раникета.  
   Тут Лёня заметил, что некая шумная компания индусов направляется  по этой страшной дороге в темноту. Даже среди них были женщина с ребёнком. Мы хотели пристроиться к ним, чтоб у леопардов, по крайней мере, появился выбор.
   А торговцы — нам: 
   - Это деревенские. Они близко живут. И вообще, не ходите с незнакомыми! Люди всякие бывают. Здесь народ хороший. Но вдруг попадётся негодяй, он отнимет ваши деньги!
   - Мы, русские, боимся  только леопардов, — сказал Лёня. 
- Вы наши гости, — торжественно произнёс индийский бизнесмен в чалме. — Если  леопарды съедят вас, я съем этих леопардов!  
            С огромным трудом они отыскали машину, разбудили единственного на весь ашрам спящего человека — водителя и через непроглядные полночные леса, как ящик с яйцами, доставили нас в гостиницу.
            Денег у нас никто не взял, все только радушно твердили:
   - You are welcome!  
            Расставались — обнимались, на другой день договорились встретиться,  но больше не увиделись никогда. 
            Кого мы из этой компании повстречали спустя несколько дней — немецкого режиссёра Томаса (Таритата). Уставший от песен, в глубокой депрессии,  он мрачно шагал по центральной улице Раникета,  и если раньше  в его голове роились  какие-то соображения отбросить славу и выгоду этой жизни, свести своё беспокойство к минимуму и передать себя в руки Бесконечного,  теперь по его решительному виду было ясно, что новообращённый Таритат твёрдо решил  утонуть в круговороте повседневности.
            Бедная Сусанна, (он нам рассказал), попыталась его образумить, воскликнув:
   - Ну, тебе же нравилось всё это?!..
            Томас ответил ей без колебаний:
   - Нравилось-нравилось, а теперь разонравилось!  
            Пробыв  неделю в ашраме, Том-Снежная Вершина стал отъявленным материалистом и прямолинейным атеистом.  Да ещё у Томаса кончились наличные. Первое, что он вскричал, увидев нас: «Я уже сутки без денег!..»            Ну, мы решили помочь Томасу в Раникете отыскать банк — хоть деньги снять со счёта. Такой он вид приобрёл тут, не внушающий доверия. Что значит привычка к наезженной колее. Он жаловался, нам, жаловался, чуть не плакал!
   Над каким-то проломом в стене мы увидели надпись «BANK», и проникли туда со всеми предосторожностями. В окошечке за стеклом сидел индус в чалме с полуприкрытыми глазами. Томас вежливо протянул ему свою кредитную карточку.
Тот взял её, повертел в руках, вернул и спрашивает:
   - А что это такое? 
            Лёня отвечает ему, шутя:
   - Это? Медиатор, чтобы играть на ситаре!
            Другого банка мы не нашли.   
   - И как мне быть? — развёл руками Томас.
            Лёня предложил Тому скромную субсидию.
   - А! — тот махнул рукой. — Билет обратный у меня в кармане, за проживание  уплачено, буду жить, как при коммунизме.
            Все тяготы  духовных исканий легли Томасу на  плечи, когда он правился к себе, как Леня говорит, «в санаторий». Чёрный дурацкий хитон, ни рупии в кармане, до возращения домой — вечность, сейчас придёт, усядется по-турецки, откроет тетрадку и будет петь песню Бабаджи, глотая слёзы.       
  - Если  по дороге его съест леопард, — вздохнул Лёня, — это будет для него избавлением.
            А  на обочинах — сосны, сосны, закат,  и сквозь стволы — пронизывающее свечение, когда каждая пылинка видна, как она дрожит в луче. Неожиданно  в ярком сиянии стали проступать очертания человеческой фигуры. Дивный запах ладана или миры,  нет,  явный аромат мускуса распространился по всей округе, когда, сверкая величием и славой, был воздвигнут Его телесный храм. Существо неизмеримого и нераздельного мира,  древний и вечно юный Учитель шёл рядом с Томасом — Снежной Вершиной, неслышными шагами, почти не касаясь земли. 
            И мы с Лёней долго смотрели им вслед, пока они не исчезли за поворотом.