Тексты Кати Лыковой

Недаром я сегодня так кутю:
Как чуяла – что выйти не удастся
Из этого чистилища Валетов,
Заваленными Дамам в тюль.

Они не недомерки – упаси...
Напротив – лик их на двое умножен;
У Дам же эти лики – ножны,
Куда и короли суют носы.

Замараны все карты – есть что вспомнить...
Надломаны края – «я знаю вас,
Не только в профиль, сгорбленый отказом,
Но и в постели, нарисованной в анфас».

Прекрасны дни безоблачной игры.
Ты помнишь, в детстве мы «за так» играли,
Теперь же – ты уже здоровый парень
И не заблудишься средь бабской кутерьмы.

Твой взгляд отныне бархатен и властен,
Ты сам себе король – игру закрой.
Зачем тебе завязывать запястья,
Когда ты не пленишься больше мной.

Карабль мой призрачный стонет
Но что капитану с того,
Ручаюсь – он глушит вино,
Плевал он на всхлипы и стоны.

Он старый пропитый моряк
И шлюху он держит на судне
Плевал он на день этот Судный,
Как море плюет на него.

Зовут его – Старый Пьеро,
А шлюха зовет его Петей
Поэтому пьет он Шато
И Бога не помнит в просвете.

Зачем встречаться вновь -
Неужто снов
Тебе не хватит, чтобы насмотреться
На тех,
С кого сорвали кров,
На бедра
Накрутив по полотенцу.

Зачем тебе такую явь глотать,
Подобную стеклянной пыли.
То – зеркало, которое разбили,
Забыв при этом отражение порвать.

Мы – черные. Пусть наши зубы светят,
Но не улыбкой мы зовем оскал,
С которым нам приносит ветер
Обрывки облаков и покрывал.

Найди себе Мадонну среди гор
Зачем тебе индийские напевы
Чернявых мальчиков с улыбкой белой
Бесстрастно головы кладущих под топор.

Или ищи поля свои святые,
Которые и я люблю зимой
Когда ни зелени, ни пыли,
А только снег седой.

.........

Ты всё понял сам
Мой святой вельможа
И ты не был пьян
И я тоже
Ты отсек мне грудь
Я тебе – скулу
Был осенний день
Был небесный гул
Я люблю тебя
Прошептала я
Красный лист упал
На предплечье скал
Я люблю тебя
Отвечал мне ты
И ронял меж ног
Лепестков цветы
Это были сны
Непробудных лет
В этой неге мы
Позабыли «нет»
Позабыли стыд
Про который пел
Нам слепой мудрец
У песочных стен.

Что, мой ангел
Что, мой гиблый
Чем тебя обьять,
Я простужен нынче сильно
Не пошел гулять.

Что ты можешь
Кроме этих

Поцелуев дать
Поцелуи эти – Смерти.
Дай еще поспать...

Белые стены. Я сижу в середине комнаты. Пол и потолок также белые. Я открываю машинку для свертывания табака, и оттуда вываливается белая сигарета. Музыка? В голове только мамоновские штучки. Все равно куда смотреть, только когда закрываешь глаза, тогда другой цвет - черный. Медленно перебиваемый сном.

Смотри: я догоняю тебя, а ты, бухой, сидишь на подоконнике, и тебе кажется, что это бежит твой погибший друг. Я могу быть им, если ты поверишь, что я – жива.

Я могу жить - больше я ничего не могу. Смерть. – оказывается это то, ради чего я живу. Раствориться в небе – подстава, как и игрушечная жизнь. Жизнь. Жизнь. Вчера утром я умерла. А небо осталось. Потом я родилась, а небо – уже было. Подготовка к смерти.

Боюсь, что так будет всегда, если только не научиться летать. Не во сне, а сквозь небо и – самому.

Мы оба смеёмся над тем, что я сказала. Знаешь, почему мы смеемся? Потому что глухие. Ты смеешся - не расслышав, я - решив, что ты действительно смеёшся. А знаешь, почему мы глухие?

Мы согласны превратить жизнь в комедию. Чтобы не отказываться от нее. Чтобы иметь право на растворение в небе, или в чем-то еще. Еще и еще раз. Жить ради кайфа смерти.

Ты помнишь, как мы любили друг друга? Но когда разлюбили – ты ошибся, считая, что это передышка. Это смерть. Мы растворились друг в друге, и – мы умерли друг для друга. К кому ты ревнуешь мой трогательный трупик? Отнесись к нему с пониманием, не мешай ему заниматься его жизнью. Ведь для себя – он остался жить. Как и ты – для себя. Какое-нибудь мелкое событьице - и мы можем вновь воскреснуть - тогда и любить.

Вечная любовь – это вечная жизнь. Но мы умираем каждый день. И не всегда, воскреснув, оказываемся в том же месте. Это и страшно? Но было бы страшнее, если бы не так. Смерть – это искусство. Кто не владеет им – владеет самоубийством («кончает бездарно»).

Слышать – это бессмертие. Пока мы его не хотим – нечего протирать уши, - лучше оставаться глухими.

Пока наш конек – незнание, мы живы. Когда пытаемся занести ногу над следом, который еще только оставим – мы пребываем в вечности. И становимся также безжизненны как эта вечность, вечно – бессмертны.

Летать сквозь небо и самому – это научиться умирать и рождаться самому. Самому решать когда - слышать, и когда - глохнуть. Не поддаваться, а поддавать. Быть несогласным, а не спрашивать согласия. «Я хочу Родиться сегодня. Я не хочу сегодня Умереть». И это не саморождение, не самоубийство, - не игра в прятки с жизнью и смертью.

Спонтанность – это не то умопомрачение, когда несет во все четыре стороны. А когда ты – во всех четырех сторонах – несешься в кабак, который в пятой стороне (куда и небо может засунуть, но кабак – будет в одной из четырёх сторон). И это не будет «занесением ноги над следом, который мы только еще оставим», потому что пятой стороны – не существует. Ни в будущем, ни Где.

У каждого – своя вечность. Мы пытаемся навязать другому свою личную, пребывая в заблуждении, что вечность – одна на всех. Но рожденный вновь – знает, что это небо - только его небо. (Его воля и растерять это убеждение).

Поэтому и нету для всеобщей идеальной вечности этого пятого угла. Но вот, я, еще не в стельку пьяная, как раз в кабаке, которого нет ни Где.

Вечная любовь. Чем оно отличается от вечности, которая идеальна? Идеальная вечность также безжизненна, как и вечная любовь (одно ремесло).

Идеализирование вечности – это неимение собственной. Увековечивание любви – это неумение любить самому.

Любовь – заигрывание двух разных вечностей. И последний розыгрыш не будет смертью для каждой из них. Игра же - спровоцирует возникновение иного неба. Где можно продолжать «провоцировать». Когда же вечность одна на двоих, то это – анонизм. И оное небо не светит.

И тут, ты, оборвав, меня, на, словЕ-Е-Е-Е-е-е-и-и-и-И-И-И-а-а-а!!????!!!!!!!!????*****%%%%%%№№№№№+++++))ЩЩЩЩГГРРГГ:::::::-ЕЕЕЕ?!, - сказал: «Щас я только сбегаю в сортир».

Удивительная вещь, эти бумажки для самокруток. Картонная пластинка, похожая на упаковку из-под жевачек. Такие были раньше, кофейные. И из этой пластинки бесконечно можно вытягивать бумажки, и скручивать сигарки, и скручивать... Но вот ведь что – табак всегда кончается раньше, чем бумажки.

Я согласен превратить жизнь в комедию. Я не могу печатать двумя руками, потому что одна из них – держит сигарету.

Я не могу ждать, пока эта сука «вновь полюбит». К тому же, она сама не понимает, что говорит. Пусть это и истина. Она же умалишенная, одержимая, и плюс ко всему этому – сука. О последнем она сама знает. О последнем не знаю я – забываю; как о первом и о втором. И тогда – мы оба умалишенные и одержимые. А последнее – откладывается «для вечности».

Она козыряет мне глазами: мол, ты мелочен; но эту её мелочность, которую можно и не замечать – НИЧТО, по сравнению с желанием, которое охватывает, и которое не желание даже, и не любовь, а – отчаяние. Ну, или ненависть?

Когда я хочу Умереть, а она – может меня убить. Но не хочет. Но не хочет. Я все равно - умер, но зачем она тогда?

Когда я не хочу Умирать, а она – не может меня спасти. Я выжил, но зачем тогда она?

Она говорит: мол, у нас с тобой слишком серьезные отношения, что бы делать это просто так. А я и не могу делать, когда она отворачивается и шипит в стенку: «Боюсь, что так будет всегда, если только не научиться летать...»

Мне нужно, чтобы мои крылья принадлежали мне. Иначе, полеты эти – призраки. Но если они рвутся после первого же полета, то я согласен на призраков.

Идеальная ты моя. Ты все знаешь. Скажи, как подобрать себе крылья? Я падаю и падаю.

Ты помнишь, как мы полетели? Или только как падали?

Я сижу в середине комнаты. Все обтянуто белым холстом. Это ты загрунтовала, Лиза? Что тебе нарисовать? КРЫЛЬЯ?

Давай лучше посмотрим фильм. Там тебе будет клевый ролик про птиц.

Белая яркая Пустота. Сидят мужчина и женщина. Она кажется гораздо младше его.

Она: «Я больше не боюсь этих всадников. И тебя я больше не боюсь».

Он: «А меня-то тебе чего бояться? – кролик ворону глаз не выклюет».

Я сижу на берегу,
А моего друга
Уводят на каторгу.
(Корина)

Табачные крошки по всем карманам. Девушка у метро подарила мне зажигалку. «Буду помнить вас всю жизнь» – сказала я девушке. «Я тоже» – ответила она автоматически.

Я уезжала, опять раздумывая, где мне жить. Весь день слушала я твой пьяный монолог, и твой голос оказался сильнее моего молчания. Шум теперь не беспокоит меня – я сегодня практиковала с тобой, чтобы шум в ушах заглушил остальное.

Я не сдалась. Но механическая игрушка сломалась. Ты славно меня опустошил. Я приеду и позвоню тебе.

Ты согласен быть партнером? Это стало мне безразлично с того момента, когда ты заскучал по мне. Потому что попался. Я не ловила тебя. Отныне – я только практикую. Когда ты устанешь – мы вновь можем стать партнерами. Когда устану я – я требую, чтобы ты – практиковал. Иначе – я уйду, и больше не буду ничего требовать. Пойми, я не хочу скучать. Я хочу летать.

Трусость позволяет практиковать. А в полете – можно уже только лететь. Мы держимся в воздухе только в миг падения или взлета. А потом – кто-то из нас вновь струсит. И тогда другой заменит машиниста.

Ты летал, но я слышала, что ты - струсил. Резонанс – это когда я летаю с тобой. Давай я помогу тебе рисовать.

Поэтому, когда я буду летать – не лети рядом; я могу упасть. Но когда я буду падать – взлетай.

Тут то мы и проснемся. И я скажу тебе какую-нибудь чушь. А ты скажешь?

Подготовка к смерти – это ничем больше не заниматься, кроме жизни. Подохнуть хочется? Нет. Тогда что за чушь?

Все время, когда мы не живем – мы умираем в пустоте. А настоящая смерть – проходит задаром.

Так научи меня!!! – кричишь ты. Так вот для этого мы и нужны другому, чтобы когда тот – взлетает, ты – падаешь.

Я уезжала, опять раздумывая, где мне жить. И понимала, что не Где.

Сижу на пригорке в ямке. Перед глазами миниатюрное дерево. В легких дым. И тут за спиной возникла мелодия. Рабочие ударяли железом по железу. А мне казалось, что мир рассыпался. Нежный и мягкий звук, простая волшебная мелодия. Звучало из сердца. Закат.

Глухо отдается в груди от бессмысленности, которая проникла внутрь меня. Нету у меня силы ни умереть, ни жить. Даже опустошиться полностью я не могу, всегда бесцельное блуждание мыслей, навязчивые повторы памяти, неуправляемость пульса и непонимание, назвавшееся пониманием. Состояние слепца, не заметившего, как ночной вампир высосал его кровь.

Чем является это состояние, опрокидывающее навзничь, обесценивающее все изыскания, обнажающее бесполезный и беспомощный ум. Когда только сила твоя может свободно самовыражаться, если есть она у тебя. Но если нет ее – как слаб ты, даже в желании своем умереть. Как играет тобой любое проявление извне, как может оно убить или вдохнуть в тебя им выбранную жизнь.

Состояние истинного ощущения мира, не дающего возможности блефовать. Если обманываешь ты себя в этот момент – нет тебе оправдания в том, что ты существуешь. Но если в повседневности твоего самообмана на тебя нахлынет это чувство пустоты окружающего – у тебя есть шанс осознать присутствие жизни, и понять, что сейчас, даже в таком полумертвом от слабости осознании всего этого – ты жив, и этим оправдано твое существование.

Горечь от того, что так мало ты причастен к истинной жизни. Что даже когда удается подкараулить ее, или когда она сама смотрит на тебя – и ты в полумертвом ужасе от истинности ее красоты и беспредельной насыщенности – безумная печаль овладевает тобой. Искушение завыть овладевает тобой. Страсть слиться с нею, быть с ней одним овладевает тобой. Вкусить силы ее, растечься по жилам ее, раскрыться и растеряться в ней. Размыть ум свой и память свою, как размывает дороги дождь.

Тут только раскрылся мне смысл стремления к силе. Не обладая ею, я умираю – тоскливо и сладко становится на душе. Волны жизни, пульсирующие во мне, будто замутнены пеплом – на смерть от яда похоже такое умирание. Отсутствие силы – видение жизни через пелену, которая не пропускает воздух; и я вижу жизнь, но умираю от удушья. Это смерть вниз.

Но есть другая смерть - вверх. Я знаю, что она есть. Для этого мне нужна сила. Нет разницы, сколько сил я приложу для достижения ее, ибо в слабости, в которой я пребываю – есть только слабости. Но отказаться от них я могу, и тогда сила сама войдет в меня. Нет другого пути.

Смерть вверх – это не смерть уже. Потому что нет надобности вновь рождаться и вновь умирать. Глуп тот, кто считает будто ошибка вкралась в программу мироздания, ибо и умрет он от этой ошибки. Нет ни ошибочного, ни верного мироздания. Есть я, и я хочу жить, потому что больше я ничего не могу.

Воля поставила мне кукиш. Она томно выебнулась, когда я занесла ногу над ступенькой. Она прошептала мне «люблю» и ударила в живот. По мостовой метнулся мне навстречу грязный комок плоти, и я поймала его скрюченными от холода пальцами. Так-то ты ко мне, пронеслось в желтой от болезней моей голове. А комочек плоти постепенно перестал трепыхаться, и я выронила его, продолжая по привычке считать время, потерянное время.

Сердце бешено стучало в груди. Фонари светили натриевыми испарениями. Чье-то дыхание за спиной предупреждало: вперед – не оглядывайся. Где-то за стенкой доигрывали марш. И ах, воля к жизни заиграла в крови. То был не глоток коньяку, который я сделала, запрокинув к небу глаза. А она, которая только что предала меня.

Живи на пределе, детка! Сообщила мне она, обтирая рукавом похотливую пасть. И захохотала. Что, как не безумие, сверкает!? И небрежно потрепав меня по загривку, свернулась комочком в моем нутре, замолкла, и позволила мне унести себя домой.

Я сажусь в автобус – надо же какая удача не пришлось мерзнуть на остановке и вообще благодарение всем богам мне крайне повезло с судьбою так и подкидывает в карман золотые червонцы ноги руки на месте. Как же тебя заарканить, тебя, которая честь моя, и совесть, и единственное сокровище мое?

Как ублажить тебя, не согнувшись под тяжестью своего подлого ума и стыдливой мелочности? Как утонуть, не становясь утопленником, и не пополнив ряды подводной нечисти?

Я меряю шаги. Уже не узнаю местности. Я не понесла тебя домой. Ты мерзнешь. Я чувствую это по себе. В тебе пропало желание. Ты здесь ли еще? Я присаживаюсь на край скамейки. Дышу на руки. Мне пусто и безразлично. Ко мне приближается человек, он подходит неровными шагами и просит закурить. Я сворачиваю ему сигарету, и он садится рядом. Рассвет. Постепенно гаснут фонари. Мы идем с ним в кафе. Заспанная официантка наливает нам кофе.

Потом мы идем к нему домой. Я сижу в теплой ванне, он приносит мне заженную сигарету. Он похож на мертвого, но разговаривает и двигается как живой. Зеленоватая вода под белой пеной, он смотрит на меня, но не видит. Затем он приносит шприц, и вкалывает мне что-то. Стенки ванной комнаты постепенно растворяются в тумане. Я оказываюсь в белой комнате. Я сижу посередине. Пол и потолок также белые. Я открываю машинку для свертывания табака, и оттуда вываливается...

Белая сигарета. Что это за коан? Задумываюсь я наконец.

торопливо и неторопливо топливо еще не закончилось коченеют ноги пальцы сердце одна мелодия в детстве прочитанной мамой сказки не остывает плавает плавает как осенний лист на воде пруда

Тут позвонил ты. И я сказала. И ты сказал. И мы положили трубки
Я живу, я умею жить, жизнь, волны жизни, смерти нет
Музыка течет по жилам моего остывающего сознания, я я я
Любовь, размокшие бумажки для самокруток
Кому куда зачем? Нисколько не трогает
Красиво падают листья с верхушек деревьев

Через сутки я вою в тряпку
Без оглядки моя душа

Пережевывает мертвецов
Проигравших ей в прятки.

Как уложить туманом душу,
Дымом - без запаха гари

Как избежать в полнолуние
Смеха чужого в постели.
Как искупить свою подлость
Нервную, не последнюю...

Я скурю эти глупые строчки
Безжалостные и нелепые
Остывать нечему будет
Гололед моей души растает.

Я продамся мужчине без стыдливой истомы в горле
Чтобы он не звал меня по имени и не знал и не помнил его
Когда утрами он будет трахать меня без дрожи сладкого сна
И мать его будет тщетно стучаться в его глухую грудь
Когда солнце будет вставать из его рук замызганных чужим криком
Отчаянья полных его соленых бесконечно жестоких глаз
Уступающие ему дорогу остывают в холодном потоке зарева
Жизни опасливо обходящей его стороной мокрого от возбуждения
И я, без улыбки – стерта моя улыбка как стерта моя нагота
Еще в те времена когда тушь заливала мне совесть
И молчала та пьяная нынче она умерла.

Через сутки я вою в тряпку
Без оглядки моя душа
Пережевывает мертвецов
Проигравших ей в прятки.

Человек в поезде. Попутчиков тьма. Он один. Забирается на верхнюю полку и начинает лежа думать. Удивительно, что все осталось позади. Еду не зная куда. Побыть в ритме бегущего.

Подсознательно вводит в свою память, в свой мозг - кастет. Это то, что он давно и тщетно пытается сделать. Но в этот раз получается. Человек задал себе вопрос: за чем он едет. Это ему необходимо узнать, потому как вернуться ни с чем – уже нельзя.

Он больше не может позволить себе строчить стихи – даже самые емкие по смыслу. Он почти запретил себе это.

Он ввел кастет медленно и осторожно – и ничего не вышло. Тогда он, не злясь, но став безразличнее к себе и своему бессмертному духу – напросто воткнул острый клинок в серую кипящую муть, пробив стенки, так тщательно скрывающие ее. И поезд несся, и уносилось в провалившееся месиво сна все, что видел человек когда-то спокойно, а теперь расширив глаза и стремясь постичь смысл.

Не обладая ни живостью ума, ни упрямством, а только лишь безысходностью, он ворочал сухие настилы памяти и пытался вдохнуть запах самого себя. Ворочался на полке и пытался застыть, подвывал и пытался замолкнуть. И вот уже сердце его бьется быстрее, чем стучат колеса, а испарина покрыла его изнутри и вьелась снаружи.

Я познаю себя. Я отказываюсь от прошлого. Меня никто не знает и я не знаю никого. Лишь чистота сознания, через которое просвечивает мир. Хочу победить страх. Так спал человек.

Он проснулся от смеха. Кто-то внизу заходился в беспомощном хохоте. По гладкой поверхности купейного столика с глухим звоном катались стаканы. Смеющимся оказался подросток с курчавой головой и рваными ботинками. Ой дядя... ой дядя... – хихикал он, - дядя, ну ты прям как моя мамка воешь...

Человек сел на полке и стукнулся головой о потолок. В окошке уже темно. С трудом слез и сел напротив парнишки. И посмотрел на него.

Мальчик, я не хочу быть старым. Подумал он. Но мальчик уже забыл про него или притворялся что забыл. Он смотрел в окно. Его юное лицо было прекрасно и задумчиво. Смех еще не оставлял на нем следов. Прошлое еще не висело на нем. Морская болезнь не преследовала в поездах.

Ручное молчание
Бешенство мертвых
Я в черном вагоне
Бегу от погони.
Слипается сердце
Слепца от сна
На улице
Сорок вторая весна.
Углы кабаков провалились в дыму
Сиреневый смрад для танцующих дум
Потише, мой призрак – болит голова.
На улице сорок вторая война.
Прозрачные дни никогда не простят
Что нету в них съеденных чертом ягнят
Меня не пугают калеки и бесы
Они уже сорок вторые подряд.

Я уезжаю, я так долго уезжаю
Что расплатившись –
Уже заново наделала долгов
Я в бесконечности вокзальной
Когда-то грезившихся поездов.
Обманны сны о совести нечистой
Обманна явь про чистоту ее
Я улыбаюсь с ясностью мальчишеской
Но старческий мешок все выдает.
Пришлось очистить заново карманы,
Карманы снять, карманы распустить
Отстать от выдуманной лжи
Отдавшись явной
И никуда не ехать, и не плыть.

Отпустите меня яяя
Дьволы воска моего тела голого логова
Дремота обуяла неземная я не помню прошедших годов
Золотая моя бесконечная неоглядность
Безупречно плевала она на тельцов и богов
Эти женские туфли снимите с меня укрощенной
Нету мертвым ни слез ни объятий голодных до них
Посмотрите – меня не достаточно для распятья
Не хватает простого желания скомкать себя
Как других.

Мне очень страшно
Ложь - что будто еду;
Висеть во времени - безумия постель
Я помню
В прошлый раз
Я умирала в среду
Ведя беседу
Заливаясь трелью.

.....................................

Ты знаешь что безумие единственное счастье
Воистину безумие – не судороги строк
А помнишь как я пьяная и голая на яблоне
Кричала падающим звездам, не помня ног?
А помнишь я считала ложью святость
Еще родившись только из огня
Какою упоительною слабостью
Пленяла я солдатов короля.
Ушедши в ведьмы – высланная в ведьмы
Не измениласья я – но расцвела
Подумаешь: ну не солдаты – черти
Теперь имели по утрам меня.
Остыл мой яркий по ночам румянец
Но мне не страшно – дочери грехов
Я смертною была однажды в мае
С тех пор – безжизненна, безумна,
И - свободна.
От света, смеха, терпкого любви
Эдипового зелья
Молочные свои клыки
Ни капли не жалея.

Кем написан мой сюжет
Воротник того поглажу
Кто прольет мне в душу свет
Того отдам под стражу
Кто убьет меня
Но – всю
Того не забуду.

Я убью себя сама
Ложь что каждому Спаситель
Снится… Ночью – не до сна!
Ночью – нужно веселиться…

ыыПоследние секунды
Заискивают в раннем утре
Темно
Мальчик пригретый спит
Не мной пригретый
Утро на восходе
Мне гнать коней всю жизнь
Иль сразу бросить повод
Гляжу в окно

………………………………………………………………………………………………………………………..

Соль, проступившая через месяц

Во всем доме было две шторы на четырех хитрых людей. В первую очередь женщин. И один день на все про все. Утро своими световыми концертами из дома в дом, а по земле Та слушала мужчин: они собрались праздновать поднебесных ЛедЗепеллин. В музе прошел весь месяц. А в четверг – пропускали свет и валялись втроем в куче. Было дома. И не битые бутылки.

Последней затарахтела поднебесная: пустые! Надрался? не концентрат гад. Звонко...

очень. А могу сам... фонари волочить... кристаллами свои ноги... по прекрасной этой земле. Нет того дьявола, по... Или мы спиртное в доме не..? Заканчивалось. Вы не заманили бы к себе под землю – все кончилось бы также. Пьяные... темно было. Ну и стакан. Знатная их сглаз...Будет... Моя. Разбавьте виски! Негоже пить всю жизнь один. Мне на вас кто не нажалуется... В четыре – впитывает, в третьем – все громко. Свалка вижу. Соль стояла ... а скука вошла. Качка. Ваши в доме были четыре шкуры. Жалость человека. Пусто! сказала мне: опять разбился, жаловался, и ветер шамкал.

В третьем веке слушали.
В четвертом три женщины, но и они в четверг...

Я поднялся с кровати и отправился на кухню. Где увидел ее. Она пела песенки и допивала коньяк. Последнее. Ну и в чем дело? Подошел и ударил ее. Она выкатила свои глазки и Тпру-у-у джинсовая. Пришлось осадить ее. Ночь уже кончалась. Щупальцы – в море...И это я сидел на кухне, а она – слова... Мэм я люблю пока жив, и пока постель...

Сядь и медитируй дочка
Я тебе куплю щеночка.