Эвелина Шац

ИЗНАНКА ВДОХНОВЕНИЯ

Некоторые размышления о творчестве Михаила Погарскиго

ЛЮБИТЕ ЛИ ВЫ КНИГИ ИЛИ ИЗНАНКА ВДОХНОВЕНИЯ

Дело было сегодня. Мы, как обычно, спорили о современном "искусстве" с Молодым Человеком века, вероятно, Серебряного. Искусство взял он в кавычки. Будто и не знает, что после этого прошёл по России и Век Бронзовый. И что ему жить в муляжных московских домах новомодного псевдо-Модерна, даже и не поняв, что это фальшак. И Славы Лёна Манифест-канон он не читал. И Дюшан ему как Делёз – далёк. Ой, далёк. Он… поёт  О, соле мио, но не знает музыки Уствольской. И Он на нас всех, стариков, обижается «ВЫ И ТАК сделали свой подход тоталитарно господствующим – все остальные "отсталые" и ничего не понимающие.. У нас и так вместо мраморного чуда - консервная банка, вместо полотна - наркоман фламастером левой ногой - И ЭТО ГОСПОДСТВУЕТ. Так дай хотя бы слово высказать!»

Вот и дали. Но и сами скажем. Лессинг искал врагов, чтобы напасть на них с радостным и гневным нетерпением, – в этом он похож на Фридриха II, писал Миттнер.

Хотя верно сказал Уайльд – определить, значит, ограничить. А поэзию и личность ограничивать нельзя. Ну, что ж. Не будем. Да не уймется риск.

Пишет Савва Лён:

АРТБУК…открывает новый жанр и новый метод работы в Искусстве вообще. После оперы «ПОБЕДА НАД СОЛНЦЕМ» Кручёных – Малевича – Матюшина старые жанры, языки, стилиситки Искусства – умерли. Пушкин сброшен с Парохода современности, что – вослед футуристам – подтверждаем мы, поэты-концептуалисты. Родился новый жанр – АРТ-КНИГИ. Который – кроме цветопластической составляющей в особой, деятельностной форме «листания страниц» – имеет ещё и мощную семантическую компоненту»

Шляпа Пушкина Михаила Погарского, книга странная, изданная в день рождения поэта в количестве 37 экземпляров, подтверждает бессмертие поэта, сброшенного с Парохода современности в вечность: таким образом он возвращён современности. Отменным явился текст объекта. Автор книги-объекта приглашает помнить Поэта и читать. Диковинно и неожиданно творит художник, в свою очередь требующий памяти и постижения.

А вот и другая знаковая книга – своеобразный творческий эксперимент – в 12 экземпляров. Попытка – пишет сам Погарский – заглянуть в изнанку вдохновения, пробраться на внутреннюю территорию стиха. Книга-поэма размножает своё я в разных художественных изданиях вплоть до итальяно-русской билингвы. Бегут обоюдоострые двусторонние строчки, удваиваясь в итальянском, заставляя нас тревожно сожительствовать с текстом и его изменчивой тенью.

Как в зеркале спешат параллели строчек, в какую-то нескончаемую вереницу дверей, догоняют друг друга, спотыкаются, перебивают друг друга, разоблачая пространство. Поэма Парипар  (Пары параллельностей) – это живой организм, текучий, принимающий самые неожиданные формы, в которых вершится великое таинство: осуществление настоящего и острое дыхание поэзии. Мир накаляется Богом, говорил Хармс. Его звезда бессмыслицы вышла в зенит в поэме Погарского, где пакеты смыслов плотны, их не легко распаковывать, но во всём предполагается существование верха. Всё ведёт к многоòбразности прочтения. И тогда… Я возвращаюсь. Птицы за окном.

Михаил Погарский обладает вот такой странной способностью связывать, казалось бы, несоединимое, сопоставлять формально разрозненное, разноязычное, разнонаправленное, открывая подлинный демократизм новой художественной универсальности и разрушая все формы монологической диктатуры. Его книги и стихи, его пластические и концептуальные творения возвращают нам мифопоэтическое сознание, пронизывающее культуры различных времён и территорий. Впереди – миф суперцивилизации. Он не просто художник и кандидат наук, его волнуют философские и физические системы, присущие вообще авангарду как линии фронта искусств.

Его религия это религия разума. Чувственное познание само по себе недостаточно. Познание является бесконечным процессом, потому что и предмет его бесконечен. Цель разума – проникновение в глубину явлений, сооружение смыслов. Об этом его энциклопедийная поэма Орфическое описание земли (2010)

В искусстве ХХ века концептуализм, вероятно, был последним крупным, быстро развивавшимся и самым интернациональным из всех художественных течений. Среди его адептов – очень разные художники, чьи подходы и намерения слишком многообразны, чтобы можно было говорить о каком-либо единстве. Одним из его посылов – противостояние коммерческому искусству, нежелание делать вещи на продажу. Такова книга художника в новом разумении книги, которая выходит за словарные рамки.

Необходимо было найти новые способы представления этого нового искусства квази-книги, принципиально отличные от традиционных форм. Так искусство стало пониматься как особая форма информации, которая часто представляется в комбинации изобразительных материалов и текста.

Всё начинается не с открытий, но с сомнений и вопросов, и одним из центральных был: можно ли продолжать создавать и воспринимать произведения искусства, когда искусство теряет связь с метаморфозой эстетической формы? Нет! Вскричал бы Молодой человек, хватающийся за классику, боясь утонуть при отсутствии новой грамматики.

1960-е годы знаменуют собой радикальную смену художественной парадигмы, помимо глобальных вопросов, связанную и с поиском новых эстетических идей и формального языка. Общими во всех определениях были определённый акцент на мыслительном компоненте искусства и его восприятия, отказ от традиционного художественного объекта. Это требовало и нового типа восприятия произведения и иного соучастия зрителя в этом произведении.

Так в десятые годы двадцать первого века Миша Погарский не волнуется о том, как назвать то, что он делает. Его позиция – это своего рода смотровая площадка, с которой можно обозревать контексты, создавая тексты. Его объекты – своего рода инструмент, и в каком-то смысле – методология.  В мире энтропии текста, в котором отсутствует событийность искусства, он творит особо мощное энергетическое поле, рождающее события. Для этого он использует неожиданные способы размещения текстов, например Стихи на песке; конструирует винные фонтаны и веревки из песка, фотографирует отражения и тени, крутятся мельницы-поэзы, (Интересно было бы прочитать эту книгу, когда лопасти вращаются и строчки листают воздух..), пирамиды загораются на воде или выстраиваются в парках пейзажем, неизданным прежде.

Так происходит перерождение формы, преодоление её в новой атмосфере индивидуализации, от метаморфозы к метаморфозе.

Он не  спрашивает, любите ли вы читать. Не это его интересует.
Любите ли вы Книги? Вот вопрос. Эти странные материальные объекты. Почему странные? Любой объект в пространстве трехмерен.. А книга, она способна менять свои координаты. Закрытая книга – трехмерна. Вот мы взяли ее в руки, раскрыли на развороте – она стала двухмерной. Как только мы стали читать или взглянули на иллюстрацию, сколько измерений приобрел наш объект? Неведомо, ибо нет уже пространства вокруг нас, а есть пространство книги, ее собственная вселенная. В ней тайна книжного измерения, она – в этих черных крючках, пиктограммах, иероглифах, тайных знаках, и наконец, в этом потрясающем фантазию цирке книгообразных объектов: в лабиринтах и механизмах времени, в растекающейся предметности рассказывания и поэтирования, в изнанке вдохновения.

Ars inveniendi - это знание должно основываться на опыте, понимаемом, вслед за Декартом, как внутреннее озарение. Вот искусство истины, на базе которого, вероятно, формируется знание. С помощью внутренних и внешних чувств мы создаем образ внешних объектов, и эти факты внутреннего опыта, воспринятые как основные принципы дедукции и систематически развитые, могут привести к методу, полезному во всех науках. Итак, наша Книга – это лаборатория всех искусств.

Но к каким бесчисленным открытиям мы сделаемся способны, если будем только пробовать, экспериментировать, сравнивать, делить, складывать, наблюдать и абстрагировать. Не бывает ли часто, что, поставив себе одну цель, мы достигаем другой, гораздо более благородной? При алхимических экспериментах, как известно всякому, это случалось часто. Сколько раз, отыскивая золото, алхимики находили нечто лучшее, чем золото, или, по крайней мере, что-либо другое, не менее желательное.

Эта мысль Джордано Бруно приходит на ум, когда мы обращаем наше внимание на труды и творения многоликого ученого-поэта-художника нашей эпохи.

КНИГА ПЕРЕМЕН ИЛИ БЛОШИНЫЙ РЫНОК МИХАИЛА ПОГАРСКОГО

Еще Пруст говорил, "важно не что пишет автор, а как".

Сейчас, когда никто больше не верит ни в мастерство, ни в большой стиль, ни тем более в то, что возможно сотворить нечто новое, больше говорят о стратегии художника и, как следствие, его успехе или неуспехе.

Всё не так у Миши Погарского. Ни что ни как, а спасение памяти, сосредоточенности, возврата к прошлому, если хотите, мучает поэта-художника-мыслителя.  Искусство памяти вступает сегодня в ту фазу своего развития, где вновь прочитывается  история ренессансной герметико-каббалистической традиции, от Мерсилио Фичино и Пико делла Мирандолы до появления Бруно. Это, если говорить о что. А вот что касается как, то прошлое уступает дорогу будущему.

Как и прежде, единственной привилегией художника, занимающегося современным искусством, остается свобода от этого искусства и его истории. Свобода квази невозможная, требующая невероятного напряжения, иначе творителя ждёт каннибальная материя обскура или всепожирающая черная дыра: свобода жестока, если ее основанием оказывается не искусство будущего. О постоянном его конце твердил уже Казимир Малевич. Но его современники открыли мир с конца и всё продолжалось с ещё большей драматичностью ускорения.

Талант - это как выстрел в упор или как горб, сказал кто-то метко.

Погарский в предисловие к своей Энциклопедии, Словарю, Сборнику мини-эссе, выберите сами себе название, вспоминает проект филологической машины, способную дать ответы на абсолютно любые вопросы, философа Раймонда Лулия (1235-1315 гг.).

 Подобно Джулио Камилло Дельминио, век XVI, Погарский всем своим многоликим искусством хочет указать нам на необъятность человеческого Я, на непредсказуемость его возможностей.

Джулио Камилло мечтал о здании памяти. Строение должно было воспроизводить план полукруглого театра из 49 ячеек ( 7 в основании, 7 в высоту), где будет свершаться каталогизация всех существующих знаний мира. Нечто вроде Интернета anti literam.  Вот она – идея гипертекста, в котором понятие, идея сочетались с изображением или символом. О его Театре говорила вся Европа. Деревянный Театр, населенный различными образами, самим Камилло был представлен в Венеции одному из корреспондентов Эразма. Тайну этого строения назначено было узнать только одному человеку во всем мире — королю Франции. Но божественный Камилло так и не написал той книги, которая донесла бы до потомков его величественные устремления.

В «Книгу» Малларме, в это сверхпоэтическое двадцатитомное произведение должен был вливаться весь мир. А в 20-м веке Хлебников пишет стихотворение «Единая книга», где страницы – моря мира.

Грек Левкиппа говорил: «Ничто не происходит наугад, но все по причине и при необходимости»

Впрочем, подтверждает это и русский древний документ – книга «Стоглав» .И несколько рукописных «Азбуковников» – книг весьма занимательных, где ни азбуки, ни ожидаемых привычных правил.

Не просто учебники, а о «семи свободных художеств». Под коими подразумевались: грамматика, диалектика, риторика, музыка (церковное пение), арифметика и геометрия (всякое землемерие, включавшее в себя и географию и космогонию), наконец, «последней по счету, но первой действом» в перечне наук, называлась астрономия (звездознание). Наверное по ним учился, путешествуя против потока времени, дервиш Хлебников.

А еще в училищах занимались изучением стихотворного искусства, силлогизмов, изучали целебры, знание которых считалось необходимым для виршеслогательства, знакомились с рифмом, узнавали стихотворные меры – един и десять родов стиха. Учились сочинять двустишия и сентенции, писать приветствия в стихах и в прозе. И Погарский, нам представляется, подобно Ломоносову, побывал на многомерных уроках с Азбуковником в руках учителя. Может статься так зарождалась одна из уймища идей его «Книги».

Но «где запады – с ними востоки», убеждает нас Хлебников. И там, на востоках, случается всё раньше.

"И-Цзин" - самая почитаемая книга в многозначной философской библиотеке Китая. Ей почти три тысячи лет. Мудрецы и сам Конфуций, жизнь потратили на изучение и трактование кратких афористических формул "Книги Перемен", в которой морями-страницами разливается гипертекстуальные древние знания Китая.

"Невозможно понять необъятное небо. Но можно увидеть звездные ветры, идущие  к нам с небес. Нельзя понять законы, по которым ткется  ковер мироздания. Но можно научиться видеть узоры сил в орнаменте этого ковра. Чтобы говорить об этом, чтобы обозначить это, в  Поднебесной был создан язык узоров, язык перемен»

Этим языком написано «Орфическое описание земли» Михаила Погарского, где орфизм выходит за двойственные пределы добра и зла и перетекает в блистательную среду перемен восточного образца.

Автор выворачивает мысль наизнанку и пытается проникнуть в круговорот иного времени. Время это становится великолепно современным и неожиданно новым. Оно меняется на глазах как хамелеон. Новый век обретает новые формы и втягивает нас в непрерывный процесс перемен. Подобно современным физикам и восточным мистикам, мы заглядываем в зеркало скрытых смыслов и понимаем, что  все образы энциклопедии, этого мира перемен, динамично взаимосвязаны. Поэтому не следует удивляться случайности аргументов и фактов.

Но есть ещё нечто восточное в опрокинутой форме словника, в цветном калейдоскопе лемм. Ирония, театральность, чувственность восточного...базара, куда «пришла откуда-то ватага чуть-чуть подвыпивших поэтов. Она перевернула весь словарь и водрузила его с ног на... крылья. И именно тогда слова научились летать. А язык оброс крылатыми фразами…»

Если перевести это на язык запада, то мы с вами попали на...Блошиный рынок, в котором не менее легенд и преданий, занимательных историй и сладкохитрой лжи.

Вот некий старьёвщик Давыдофф купил на Блошином рынке выброшенного на помойку Тулуз-Лотрека. Т.е. его картины. Как выброшенные? Кем? Ну, конечно бездарными родственниками. А наш старьёвщик взял и разбогател.

Или вот ваша Эвелина Шац в Антибе на знаменитом рынке Брокантажа, купила за грош прекрасную гуашь Лебедева 22-го года. У букиниста случайно завалялась. Так он потом по всей Европе за ней гонялся, предлагал выкупить в десять раз дороже. Да, Блошиный рынок требует меткости глаза и знаний. Всё не так просто.

Так что же наша Эвелина? Разбогатела? Нет уж. Любуется по-прежнему своей находкой и очень гордиться ею. И рынки не обходит стороной по-прежнему. Поисками ценностей в кучах романтического старого хлама можно заразиться также, как и коллекционированием, например, слов. От этого не разбогатеть. Я это делала лет в четырнадцать. Погарский это делает сегодня, будто продолжая детскую игру. Игра – ещё одна составляющая его творчества.

В «Культура и взрыв» Ю. Лотман пишет «Искусство расширяет пространство непредсказуемого – пространство информации и одновременно создаёт условный мир, экспериментирующий с этим пространством и провозглашающий торжество над ним.». Искусство открывает перед читателем, зрителем путь, у которого нет конца, окно в непредсказуемый и лежащий по ту сторону логики и опыта мир. Такое искусство из мира необходимости способно перенести человека в мир свободы. Для этого художник прибегает к монтажу, который делает с материалом то, что смерть делает с жизнью: придаёт ей смысл. Эта мысль принадлежит Эйзенштейну, Пазолини, Тарковскому. И... Михаилу Погарскому.

Михаил Погарский. Книга художника. М. "Треугольное колесо", 2010. 172 стр. с илл

Пары параллельности// 2008 г. стихи, билингва, перевод на итальянский Эвелины Шац, 16 стр., тираж 33 экз..

Орфическое описание Земли (энциклопедия) 2010 г. 384 стр., издательсво "Меморис"